1. В качестве заключения мы бы хотели сказать несколько слов об исповеди, где человек пишет о себе сам. Воспоминания о своей жизни оставляли многие исторические деятели; осмысляя своё прошлое, делая его завершённым и целостным, тем самым облегчали работу историка, пытающегося данную личность познать. Написание любой автобиографии — это подведение итогов всей прожитой жизни или её определенного этапа, но в исповеди отражаются не столько значительные вехи во внешней жизни человека, сколько коренные переломы в его внутреннем мире. Примером такого текста является «Исповедь» Аврелия Августина.
Написание исповеди есть свидетельство и результат важных изменений в жизни человека: он в явном виде осознаёт то, что предчувствовалось в глубинах его сознания. Исповеди пишутся не просто для того, чтобы подвести итог прожито­му, но чтобы в многообразии встреч, мыслей и чувствований увидеть определённый смысл. Эмпирический материал накопленного опыта, организованный в единство творческой волей человека, позволяет наглядно усмотреть, что жизнь не есть хаотический поток различ­ных состояний, а целенаправленное движение. Написание исповеди есть одновременно и осознание того, что направленность и цель жизни задаёт нечто, лежащее в её глубине, то есть за внешними проявлениями человек прозревает существование безмолвно смотрящего Наблюдателя.
Исповедь — это анализ самого себя, попытка увидеть себя со сторо­ны, но увидеть себя со стороны можно лишь заняв место в центре, в неподвижности. Всякий воплощающий мир в слове, всякий пишущий не для забавы или славы непременно постигает скрытое от поверхностного взгляда разделение: один — тот, кто наблюдает, другой — тот, кто совершает акты писания, познания, деяния. О том и говорили истинные философы и основатели всех религий: человек внешний есть проявление человека внутреннего, духовного. Потому акт написания исповеди может явится и актом воспоминания: ты есть То, вневременное Эго. Кто этого не обнаруживает, всерьёз ещё не думал о глубинном смысле своего пути, он ещё находится на поверхности жизни, не пришло его время или ему не хватило мужества — нырнуть в глубину.
Исповеди пишутся на вершине жизни или в её завершении, когда не только накоплен достаточный опыт, но главное — он изжит. Всё, что рань­ше удовлетворяло человека, теперь его тяготит, он не находит на земле того, чего так жаждал, и прорывается за пределы земного к миру горнему. Осмысление прошлого есть и горькое осознание своих заблуждений и слепоты, ибо сколько раз вместо движения по задан­ному направлению, человек уходил в сторону, заглушая тихий внутренний голос суетой. Уход в сторону всегда заканчивался безысходным тупиком и страданием, однако с новой силой побуждал искать истинные дороги. Уроки, которые человек учит на земле, — это ступени, по которым он восходит. Но самые надёжные ступени, как ни парадоксально, складываются из ошибок, которые он совершает. Может быть, благодаря своим падениям, человек и приобретает то, что невозможно потерять, за всё заплачено сполна. В «Исповеди» Августина мы и видим пример такого самопознания, его пробудившийся дух поднялся над смертным чело­веком и увидел его со стороны во всех его достоинствах и недостат­ках. Его откровенность объясняется именно тем, что он перестал отождествлять себя с преходящей личностью, отделил себя истинного от себя земного, тем не менее им порождённого, за которого он несёт ответственность.
Осмысление прошлого — это разрыв с ним, отбрасывание не толь­ко ошибок, всего тягостного и тёмного, но и расставание со всем светлым и радостным, так как, только оторвавшись от прошлого, можно получить будущее. Исповедь есть катарсис, очищение сознания, освобождение пространства для новых накоплений. Поставить точку в конце — значит начать новый путь и больше не оглядываться назад, чтобы соляным столбом не остаться среди пылающей земли. Пи­шущий исповедь остро чувствует проблему времени. Он осознаёт, что, если есть «сейчас», есть настоящее, например, данный акт написания, то есть и прошлое, и будущее, есть всегда, сра­зу, и ищущий имеет туда вход. Где сохраняется прошлое, где находится будущее? В сознании, но выходящем за границы личного воплощённого эго, только божественное Эго может воспринимать его содержание.

2. Человек — не просто прохожий, блуждающий в сумрачном лесу, но Путник, приходящий в мир для накопления опыта. Задача нашего конкретного воплощения актуализировать определённые потен­ции духовного Эго, то есть воплотить в формах то, что бесформенным семенем лежит в мире причин. Пишущий о себе делает это дважды: в мире феноменальном, проживая события в реальности, и в мире мысли, отражая события в слове. Всякий пишущий задаёт себе мучительный вопрос — зачем писать, зачем жить дважды, пока не понимает, что писательство есть великое делание, ибо слово есть воплощение смысла, а верное, точное слово — воплощение Истины. Оформление опыта в словах и есть его истинное проживание, ибо мир мысли более реален, чем мир плотный. В последнем всё течёт и проходит, записанное же сохраняется навсегда. Недаром в своей прекрасной исповеди «Жизнь Арсеньева» И. Бунин предпослал слова: «Вещи и дела, аще не написании бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написании же яко одушевлении». При написании теряется полнота мира чувственного, но приобретается ясность и чёткость мира ментального. Сущее увековечить, сущее вочеловечить — задача человека на земле, и писатель делает это в словесном материале.
Человек становится таким, каким он мыслит себя, какие идеалы себе полагает. Обсуждают вопрос, каким был Августин на самом деле, не возвеличил ли он себя в своей «Исповеди», не умалил ли? Но кто из людей может это знать? Не за тем ли и писал он, чтобы истинного себя узнать, чтобы за хаосом личностных переживаний и множественных однодневных мыслей увидеть внутреннее, непреходящее, искал то, кем он может когда-нибудь стать, завершая свои трудный путь восхождения. Богу исповедовался Августин, давал отчёт бессмертной Душе своей, которая и будет оценивать прожитую им жизнь. Не судите других — сказано нам, и одновременно — без познания человека невозможно восходить вверх. Суд над человеком и оценка людей — разное, постичь эту разницу должен каждый вдумчивый человек.
Путник идёт не просто по горизонтали — бессмысленно и скучно, зачёркивается само понятие пути, он поднимается вверх, восходит. При восхождении необходима иерархия целей-ценностей. Кроме иерархии ценностей, необходима и высшая цель, нужна не только руководящая Идея, заложенная в монаде, но и воплощённый в образ Идеал. Открывая себя как Бессмертную Сущность, раздвигая границы своего существования, человек неизбежно приходит к идее Творца и к идеалу Учителя. Идея Бога воплощает в себе идею Единства всего сущего, откуда монада исходит и в котором имеет своё бытие. Идеал же воплощается в Личности Учителя, завершившего путь земно­го совершенствования и приходящего на землю ради помощи другим.
Исповедь — это воспоминание об Учителе, Небесном Отце, который ведёт душу в её трудных испытаниях. Блудный сын начинает путь возврата, ибо он вспоминает Дом Отчий и знает, что его там любят и ждут. Отец встретит любого сына, но нужно вернуться, выполнив свой долг, чтобы быть достойным Его любви и надежды. Обретение Бессмертия и Дома в мире ином — вот результат всех человеческих устремлений. Не одинокий бродяга человек на земле, заброшенный в абсурдный мир непонятно зачем, а Сын Божий, уходящий в путешествие. Исповедь — выражение любви к Учителю. Как ярко это у Августина! Многочисленные слова о любви, это не «припадки восхваления бога», как «глубокомысленно» выразился один автор учебника по истории философии, а страстное желание и невозможность земными словами выразить всю безмерность и сокровенность этого чувства. Исповедь — ведь это и желание поделиться лучшим, что у тебя есть, а что может быть выше переживаний божественной любви?!
Чужие исповеди интересны тогда, когда за эмпирической личиной видно Высшее Эго, когда автор выражает всеобщее, волнующее и другого человека, его будущего читателя. Путь самопознания предстаёт перед нами как путь познания Божественного, ибо человек, начиная с интуиции своей беспредельности, переходит к осознанию существования Высшего Мира и Высшего Начала в себе, духовной монады, Божественной Индивидуальности и, наконец, Бессмертной Личности. Вечный Дух не восходит и не меняется, Он вечно пребывает как Источник жизни и То, что связывает человека с непостижимым Источником всего сущего. Восходит и меняется Индивидуальность, проявление Духа, которая для раскрытия Его содержания надевает земную личину. И неизбежно приходит убеждение в том, что одной крохотной жизни на земле недостаточно, чтобы развить в себе все потенции Духа и достичь определённой ступени совершенства на бесконечной лестнице бытия. Как часто смерть пре­рывает творчество человека на той точке, когда многое не завершено и велики планы на будущее; жизнь была бы абсурдом, если бы мы не могли продолжить прерванное смертью. В Надземном Мире человек может продолжать творчество, но важный опыт по претворению своих идей он получает только на земле, при их воплощении в материю плотного существования. Августин не раз задаёт себе вопрос, где он был до того, как появился в чреве матери своей, вполне возможно, что он знал о перевоплощении через манихейские мистерии, но, будучи связан клятвой, скрывал своё знание. Вместо этого говорил о предсуществовании души до ее вхождения в человеческое тело, однако эта идея не нашла достаточного развития в церковном христианстве.

3. Исповедь — это диалог, который ведёт автор с самим собой. Отрицается всё ложное и преходящее, связанное с эгоизмом личности, всё прекрасное и истинное утверждается, чтобы затем сохраниться в Чаше его накоплений. Но как часто в культуре мы встречаем диалоги через века; например, Данте воскрешает Вергилия и берёт его в качестве водителя по иным мирам. Вся проблема понимания, так широко ныне обсуждаемая, сводится, в общем-то, к одному вопросу, почему в чей-то духовный мир человек может войти, другие миры для него закрыты, он даже не замечает их? Почему одна культура или эпоха близка и созвучна человеку, другая — нет? Существуют родственные души, имеющие в своём основании общие корни; души-братья, воплощаю­щие близкие идеи и находящие друг друга в земных пребываниях. Но чаще всего, в таких случаях и обнаруживается воплощения одной Индивидуальности, и личности, разделённые столетиями, узнают друг друга, пусть пока интуитивно, неявно для дневного сознания, и продолжают прерванное дело своего предшественника.
Как известно, Августин не раз отмечает влияние, которое оказал на него Цицерон; так в «Исповеди» он особо отмечает произведение последнего — «Гортензий», значительно изменившее его внутренний мир (18). У поэта и мыслителя эпохи Возрождения Петрарки мы обнаруживаем увлечение тем же Цицероном. Именно он находит неизвестные письма римского оратора и философа, после их прочтения пишет ответные письма её тени. Там есть такие слова: «С жадностью прочёл твои письма, которые долго и старательно искал… Я скорблю о твоей судьбе, мне стыдно за тебя, и я сожалею о твоих ошибках» (19). Это письмо вызвало возмущение в литературном мире: как смел Петрарка брюзжать на величайшего писателя античнос­ти?! Исследователь творчества Петрарки, почувствовав близость двух личностей, добавляет от себя, что никто из негодующих су­дей не подумал, как тяжело достались эти слова самому автору (20). Почему так трудно и так близко была воспринята личность Цицерона Петраркой, не встретился ли он со своим далёким прошлым и не узнал ли внутренним зрением и памятью себя самого в другой личности, и осудил её недостатки?
Но самое удивительное мы находим дальше: на судьбу Петрарки оказал влияние Августин. С его «Исповедью» он не расста­вался с юности, а в автобиографической книге «Моя тайна» именно Августина берёт в качестве собеседника и наставника (21). Что это — простые совпадения или здесь раскрывается тайна одной Индивидуальности, бывшей на земле в личностях Цицерона, Августина, Петрарки? Тем более, если мы пристальнее вглядимся в их жизни, сравним черты характера, стремления, проанализируем «болевые» точки творчества, то получим большой материал для размышления. Быть может, в данном случае мы имеем возможность прочитать не одну, а несколько страниц в Книге Жизней одной Индивидуальности? И если человек начнёт осознавать, что все его встречи и влечения не случайны, что таланты и творческие способности он приносит из прошлого, и они есть результат его предшествующих трудов, он обнаружит многое, на что пока не обращает внимания.
Диоген Лаэрций рассказывал о Пифагоре следующее: Гермес предложил ему на выбор любой дар, кроме бессмертия, а он попросил оставить ему живому и мёртвому память о том, что с ним было (22). Но что есть бессмертие, если не память о странствиях души в мирах земных и надземных, и не раскрывается ли она человеку как дар Богов в награду за его творческую смелость и дерзание?!
«Дельфийская заповедь «Познай самого себя» была ясно понятна каждому народу древности. Однако, чтобы понимать его смысл полностью, требуется прежде всего верить в Перевоплощение… Человек, короче говоря, должен знать, кем он был прежде, чем прийти к познанию того, что он есть. А сколько среди европейцев таких, кто способен развить внутри себя абсолютную веру в свои прошлые и будущие перевоплощения, даже только как в закон, не говоря уж о мистическом узнавании своей непосредственной предшествующей жизни?» (23).